– Не дороже денег. И подумай – наверное, еще подарки им нужно купить? Ну… в честь знакомства, как это принято. Они ведь тоже не с пустыми руками приедут.

Вика смущенно кивает, а я, пользуясь моментом, тут же вручаю ей на расходы оставшуюся половину своей зарплаты, принесенной Коганом старшим. А это больше ста рублей! На следующей неделе в универе стипендия, а там аж за два месяца накопилось. Да, еще и в Особой службе меня зарплата ждет – выкрутимся.

– Викуль, ты бы мне про свою семью рассказала что-нибудь, а то ведь я даже их имен не знаю.

– Ну… маму мою зовут Елена Семеновна, отца Тихон Федорович, сестру Ирина.

– Подожди… а почему тогда ты у меня Виктория Сергеевна?

– А Тихон Федорович на самом деле мой отчим – невеста смущенно разглаживает пододеяльник – Просто я еще маленькая была, когда они с мамой поженились, вот и привыкла с самого детства звать его папой. Настоящий мой отец на войне погиб, как и твой.

Что ж, вполне обычная послевоенная история. При других обстоятельствах и я бы мог называть Мезенцева отцом. Но не сложилось.

– Но ты не думай, с отчимом мне повезло! – заверяет меня Вика – Он хоть и строгий у нас, но никогда между нами с сестрой разницы не делал. Ей даже больше всегда попадало потому, что характер у нее такой же взрывной, как и у отца. А я вся в маму, покладистая.

– Да ты у меня вообще золото! А какая разница в возрасте у вас с сестрой?

– Три года. Ей в мае восемнадцать будет, она школу заканчивает.

Вика еще что-то рассказывает мне, но в дверь осторожно стучат, и на пороге я вижу своих гнесинских “соловьев”, которые теперь гордо именуются «Машиной времени».

– А вы здесь какими судьбами? – удивляюсь я, пожимая ребятам руки.

– Да, вся Москва уже знает про митинг эмгэушников в твою защиту! – улыбаются «машинисты» – Мы были там вчера, нам Кузнецов объяснил, где тебя искать. Кстати, сейчас снова к Кремлю поедем.

– Так меня вроде как уже освободили – усмехаюсь я – не поздно защищать?

– Ну, и что?! – возмущается саксофонист Федор – Поддержать брата-студента никогда не поздно.

Понятно. Этим лишь бы помитинговать… Нашли развлечение.

Знакомлю их с Викой, представляю ее как свою невесту и музу по совместительству. Муза смущенно краснеет, парни незаметно показывают мне большие пальцы за ее спиной. А то я сам не знаю!

– Вы вот что, парни: как к Манежу подойдете, сразу доложитесь ребятам-дружинникам кто вы и откуда, узнаете их по красным шарфам. И не забывайте, что в стране объявлен траур, никакой веселухи, пожалуйста.

– Что, совсем не петь? – расстроился Николай – а мы гитару с собой взяли…

– Патриотическое и военное – можно. Но тихо, не горлопанить.

– Ладно – соглашаются машинисты – поняли. Расскажи лучше, как в Японию съездил?

– Плодотворно. Привез вам из Японии свежие диски, включая обещанную “Хали-гали”. Выйду из больницы – будем новые песни учить.

Глаза у машинистов мгновенно загорелись нездоровым блеском. И чувствую, не уйдут они теперь, пока хоть одну новую песню с меня не стрясут. Придется кинуть им пару хитов, засвеченных мною среди олимпийцев, пусть ребятки делом займутся. Безделье плохо влияет на неокрепшие умы.

– Так, орлы. Все слышали хит японских сестричек Пинац «Каникулы любви»? – машинисты заинтригованно кивают – Вот вам для начала русский текст на их музыку, пишите.

Федор с готовностью достает из сумки общую тетрадь для конспектов и ручку. Я начинаю постукивать по столешнице ладонью, задавая ритм и тихо, вполголоса напеваю:

– Ой, это же прямо про наши летние каникулы! – пораженно шепчет Вика – Когда ты успел стихи написать?

– В Японии – я отвожу глаза и чувствую как слегка краснею – Там эти «Каникулы…» из каждого окна звучат. Так, и еще одна песня будет про летний отдых. Федь, дописал?

Саксофонист кивает и переворачивает страницу. Поехали.

– Слушай, слова какие легкие, прямо с первого раза запоминаются!

– Только прошу сегодня у Кремля это не петь. Проявите уважение к умершему человеку. Успеете еще.

– А ребятам в Гнесинке можно?

– Ребятам можно. Все, бегите. А то митинг без вас закончится.

Выпроводив счастливых «машинистов», устало откидываюсь на подушку. Нет, петь мне еще точно рано, даже вполголоса. Дыхалка сбивается.

– Ой, Леш, а это что? – Вика держит в руках вчерашнюю газету, исписанную перед сном моими каракулями. Крутит ее и так, и эдак, пытаясь найти начало.

– Стихи ночью написал. Называется «Эхо любви».

– Это… про меня? – восхищенно выдыхает Вика, быстро читая строчки вслух. В карих глазах стоят слезы – Ты правда меня так любишь?

Скромно киваю. Да, люблю. Эти стихи и про Вику – потому что я подпишусь под каждым словом этого стихотворения Рождественского. И прозвучит оно на девять лет раньше срока. Прости, Роберт.

Невеста бросает газету на столик, кидается мне на шею. И тут же награждает порцией поцелуев. Некоторые становятся о-очень жаркими!

И тут нас снова прерывают. В коридоре поднимается шум, потом раздается уверенный стук в дверь. У меня невольно закрадывается мысль – неужели Мезенцев с новостями? Но в дверях вижу всего лишь своего довольного отца:

– Можно? Привет, Алексей!

– Денис Андреевич, а вы откуда узнали, что я в больнице?!

– А у нас у одного сотрудника сын учится в МГУ, только на юридическом, он и рассказал. Но я не один, гостя вот к тебе привел.

Вслед за отцом в палату входит … Эдуард Стрельцов Подтянутый, в хорошем отечественном костюме. Вот так сюрприз! Отец знакомит нас, передает мне привет ото всех сотрудников ЗИЛа. Стрельцов смущенно вручает трехлитровую банку меда. От неожиданности я чуть не роняю ее – тяжеленная собака!

– Мед из самой Башкирии! Самый лечебный, самый полезный.

– Спасибо!

– Тебе спасибо, Алексей за то что поучаствовал в судьбе Эдуарда – подмигивает мне отец – Он теперь снова в Торпедо. В новом сезоне наколотит спартачам и армейцам…

Мы улыбаемся, в палату заглядывают заинтересованные лица врачей и медсестер. Стрельцова знает вся страна.

– Я очень рад за вас, Эдуард.

Вот даже не знаю, что мне еще сказать футболисту. Нет моей особой заслуги в том, что он вернулся в строй и занял свое место в первом дивизионе. Ну, передал я письмо зиловцев Хрущеву, так ведь он им тоже был должен за июльский митинг в свою поддержку. Даже неловко как-то, стоим теперь оба смущенные. Но отец молодец – тут же начал рассказывать мне про дела их КБ.

Сноуборд они уже мне смастерили, а сейчас доделывают экспериментальную партию досок для серфинга. Начальство завода даже задумалось о том, чтобы наладить их малосерийное производство, план-то по товарам народного потребления никто заводу не отменял. Написали недавно запрос в министерство, ждут теперь решения. Отец, показывая пальцем вверх, опять просит меня поддержать инициативу завода.

Ага… Значит, нужно еще одно официальное письмо. И я даже знаю, кто его мне может подписать.

Мы еще немного болтаем ни о чем, я распрашиваю о семье, об успехах в школе себя молодого. Учебный год уже начался – отец хвастается пятерками сына. Да… не припомню, чтобы в 64-м году у меня были хорошие отметки. Ну хоть что-то в этой реальности к лучшему поменялось.

Толком договорить мы не успеваем, в дверях еще один посетитель нарисовался – Герман Седов. Нет, у меня здесь сегодня просто аншлаг! Отец со Стрельцовым понимающе улыбаются и начинают прощаться. А за дверью Эдуарда уже поджидает толпа поклонников из числа медперсонала и пациентов, слышу их восторженные возгласы и требования автографа. Герман провожает футболиста ошарашенным взглядом.